Герда, также молча, продолжала сидеть и смотреть на него. Почти не шевелясь и не снимая очки, хотя свет в камере был совсем не яркий и даже слегка приглушённый. Продираться сквозь вязкое болото слиперсов было неприятно, но от Доннована настолько мощно разило... отчаянием? обречённостью? готовностью ко всему самому худшему? или даже не готовностью, а уверенностью в том, чем всё закончится? На какой-то момент ей даже стало его жаль, но она прогнала это ощущение куда подальше.
Девушка смотрела его глазами, и видела себя, сидящую напротив (чёрная форма и перчатки, чёрные очки, и очень контрастирующие с этим чёрным цветом светлая-светлая кожа лица и шеи и снежно-блондинистые волосы), дверь за спиной (даже если и удастся выбраться, таких дверей по пути наберётся с десяток, и за каждой - дежурный, над каждой - камера), мягкий холодный свет от вмонтированных под потолком равномерно распределённых по периметру светильников, чтобы предметы и люди не отбрасывали тени (от одного только этого света становилось как-то зябко, некомфортно, неестественно), чувствовала спиной стену, о которую он опирается (не холодный и не тёплый прочный полимерный материал).
Готовность к смерти неразрывно следует вместе со страхом, и где поселилась готовность умереть, там прячется и самое яркое, самое сильное желание жить. Где уверенность в исходе, там и отчаянная надежда, что ещё не поздно сыграть чему-то, что в корне изменит ситуацию.
- Что ты чувствуешь? - спросила вдруг Герда, - Обида? Злость на себя? Что?